Она хотела приподнять оконную раму, но та никак не поддавалась, и даже не успев поднять взгляд, она уже знала, что Джимми прижимает верхний край, оттягивает его книзу. Так он и стоял — белесый, почти прозрачный, легонько опираясь на окно.

То же самое случилось и со вторым, со всеми другими окнами. Когда она решилась кулаком разбить стекло, мальчик просто встал между нею и окном, и ее кулак словно увяз в чем-то мягком не достигнув цели.

Тогда она в ужасе бросилась назад, в темный угол за роялем, грудь ее содрогалась от рыданий.

Ребенок и тут оказался рядом. Она чувствовала, всем телом ощущала исходивший от него мертвящий холод, проникавший сквозь тонкую ткань ночной рубашки.

— Убирайся, убирайся… — доносился сквозь плач ее молящий стон.

Женщина почувствовала, как лицо Джимми прижалось к ее лицу, осуждающие глаза пытались перехватить ее взгляд, призрачные пальцы тянулись, чтобы прикоснуться к ней…

С воплем ужаса она вскочила и опять бросилась к двери, но мальчик снова остановил ее, всего лишь опустив пальцы на ручку. Даже не попробовав надавить на нее, она поняла, что и эта попытка успеха не принесет. Опрометью метнувшись к выключателю, чтобы хотя бы зажечь свет, она обнаружила, что та же сила, которая постоянно и всюду вставала у нее на пути, оказалась препятствием и на этот раз.

Ей вновь захотелось найти относительное убежище в темном углу за роялем, но Джимми снова отыскал ее — он старался прижаться к ее телу, словно зверек, ищущий спасительного тепла.

Внезапно врата ее разума словно сорвались с петель и рухнули, а сама она почувствовала еще более глубокий, ошеломляющий приступ страха. Кулаки принялись безудержно колотить по тверди стены. Наконец к ней вернулся потерянный было голос, она завопила что было сил, только бы стряхнуть с себя весь этот зловещий, непроглядный кошмар.

Последним ее ощущением было прикосновение полупрозрачных рук ребенка к талии, и она, как подкошенная, рухнула у стены. И тут же что-то острое и тяжелое ударило ее в висок, и липкое, холодное, призрачное тело Джимми прижалось к ее лицу. Полог бездонной темноты, наконец, накрыл ее.

Арнольд Фавел нашел жену лежащей на полу за роялем. Он опустился на колени рядом с ней. Даже его скудных медицинских познаний оказалось достаточно, чтобы оценить небольшую рану на виске, окруженную запекшейся кровью. Кроме того, ему показалось, что жена задохнулась от чего-то мокрого, поскольку и ночная рубашка, и все ее тело продолжали сохранять на себе остатки влаги. Его также удивил стоявший в комнате сильный запах реки или пруда. Подняв взгляд, он увидел висевшую на стене и сильно покосившуюся тяжелую картину, однако угол ее рамы никак не доставал до тела и не мог нанести женщине такую рану.

В конце концов он все же обнаружил, что именно ударило ее в висок, — это был метроном, свалившийся из-за картины, за которой, очевидно, был, кем-то спрятан.

Неожиданно… После сытного ужина

Бэрри Мартин

ЛАУРА

Я люблю Лауру. Я всегда буду ее любить.

Последнее время она неважно себя чувствует — все из-за того несчастного случая. Наверное, она упрекает меня за случившееся, хотя вслух ни разу не выговорила мне. Она вообще никогда не говорит ничего такого, что могло бы причинить мне боль. Ведь она любит меня. Так же, как и я ее.

Если хотите, я расскажу вам, что произошло.

Это случилось ночью, примерно в половине двенадцатого. Три надели назад. Мы возвращались с вечеринки у Боба. Праздновали день рождения его жены Джойс.

Да, в тот вечер я немало выпил. Основательно выпил, но не настолько же, чтобы потерять способность вести машину! Незадолго до этого прошел дождь, и было довольно холодно. Мы включили «печку», Лаура слушала музыку и в такт ей притопывала ногой.

Неожиданно я услышал ее дикий крик:

— Джек! Ради всего святого, осторожнее!..

И это произошло. Удар, осколки лобового стекла, и Лаура, вылетающая в черноту ночи…

С той поры она со мной не разговаривает. Нет-нет, не подумайте, мы не поругались. С самого дня свадьбы мы вообще повздорили только однажды — когда я сказал ей, что прожег сигаретой ковер. Впрочем, даже тогда мы чуть ли не на следующий день уже помирились. Я же сказал, что мы любим друг друга. Она любит меня, а я — ее. И всегда будем любить друг друга.

Вы спросите, почему же она сейчас не разговаривает со мной? Это от шока. После катастрофы у нее отнялась речь. Такое иногда случается, вы же знаете. Сначала отнимается, а потом так же неожиданно восстанавливается. Думаю, что уже скоро она поправится и снова заговорит со мной. При этом обовьет меня своими нежными руками и скажет, как сильно она любит меня, своего мужа…

Раньше она была очень жизнерадостной, и ее нынешнее состояние очень огорчает меня. Я часто поднимаю ее из кровати, одеваю, сажаю на стул в спальне у окна. Естественно, я стараюсь не злоупотреблять — боюсь, как бы она не простудилась. Ночью я устраиваюсь в постели рядом с ней, целую в щеку и говорю, что совсем скоро она поправится…

Доктор? Что доктор? Никаких, врачей! А то опять попытаются увезти ее с собой. Кстати, однажды уже было такое — сразу после аварии. Все говорили, что мол, нам обоим будет лучше, если они заберут ее с собой, обещали, что сами присмотрят за ней. Глупые мерзавцы! Откуда им знать, что хорошо для нас обоих, а что нет?

Но я привез ее обратно. Я узнал, куда они ее положили и тайком привез сюда. Я хочу, чтобы она постоянно была со мной. Если вы любите кого-то так же, как я люблю Лауру, вы поймете, как это важно — всегда быть вместе.

Просто сидеть рядом, взявшись за руки.

Подруги перестали ее навещать. Ко мне иногда приходят старые друзья, но они стараются не упоминать Лауру; наверное, не хотят меня беспокоить. В их присутствии я никогда не привожу Лауру. Не надо. Кроме меня ей никто не нужен. Она нуждается только во мне, в моей преданности. Но скоро она поправится. Все станет как прежде — мы опять будем устраивать обеды перед камином, гулять по парку, любить друг друга. У Лауры чудесное тело, очень гибкое, и такая эластичная кожа. Мы отлично подходим друг другу. Я даже сейчас чувствую, как ее вишневые губы касаются моих, ощущаю прикосновение ее языка… Вот она привстает на цыпочки и говорит:

— Дорогой, я так люблю тебя!

И тогда я смотрю на нее, гляжу в ее черные, цвета воронова крыла глаза. Глаза, что чернее той ночи…

Той самой ночи, когда произошла вся эта трагедия.

Той ночи, когда неделю спустя после катастрофы я выкопал Лауру из кладбищенской могилы и привез сюда, домой.

Я люблю Лауру.

Я всегда буду любить ее, всегда.

Хэйзел Хелд

КОШМАР В МУЗЕЕ

Когда Стивен Джонс впервые переступил порог музея Роджерса, им двигало обыкновенное любопытство. Он от кого-то услышал про это подземелье на Саутворк-стрит, где выставлены восковые фигуры, еще ужаснее, чем в музее мадам Тюссо. И как-то апрельским днем он решил наведаться туда, намереваясь воочию разочароваться в увиденном. Как ни странно, этого не произошло. Зрелище оказалось необычным и непохожим на все, что ему приходилось видеть раньше. Разумеется, здесь так же присутствовали традиционные кровавые экспонаты — Ландрю, доктор Криппен, мадам Демерс, Риццио, леди Джейн Грей, бесчисленные и страшно изувеченные жертвы различных войн и революций, а также чудовища, вроде Жиля де Рея и маркиза де Сада. Однако попадались и такие экспонаты, при виде которых у него учащалось дыхание. Человек, собравший подобную коллекцию, никак не мог быть обычным кустарем, его выбор свидетельствовал о незаурядном воображении, даже о некоей болезненной гениальности.

Позднее Стивен кое-что узнал об этом самом Джордже Роджерсе. Раньше он работал у мадам Тюссо, но потом у них возникли какие-то трения, и ему пришлось уволиться. Распространялись и смахивавшие на клеветнические утверждения насчет его психической неполноценности, а также всевозможные истории о его безумном увлечении тайными культами. Спустя некоторое время, однако, успех подвального музея отчасти притупил остроту заявлений одних критиков, тогда как другие, напротив, набросились на него с удвоенной силой. Тератология и иконография всегда были его хобби, однако он нашел в себе достаточно благоразумия укрыть некоторые из своих наиболее омерзительных статуй в специальной нише, доступ в которую был разрешен только взрослым. Именно эта ниша и привлекла особое внимание Джонса. В ней располагались бесформенные восковые гибриды и творения, созданные дьявольской рукой мастера и расцвеченные донельзя натуралистическими тонами, породить которые могла лишь необыкновенная фантазия.